Книга джунглей. Вторая книга джунглей - Страница 47

— И вы никогда не бегаете? — поинтересовался конь.

— Говорят, увидеть бегущего мула труднее, чем выдрать курицу за уши. Иногда, может быть, плохо увязанный тюк и выводит нас из себя, но это бывает крайне редко. Я бы хотел показать тебе нашу работу. Она прекрасна! Три года прошло, пока я понял, чего хотят люди. Главное — это не показываться на фоне неба, иначе в тебя будут стрелять. Помни об этом, юноша. Укрывайся, как можешь, пусть даже придётся для этого уклониться на милю в сторону. Когда надо карабкаться так, то батарею веду я.

— В тебя стреляют, а ты даже не можешь броситься на тех, кто стреляет, — напряжённо размышляя, проговорил конь. — Нет, это не для меня. Я предпочитаю действовать — вместе с Диком.

— Да нет же, — возразил ему Билли, — ты понимаешь, как только собраны пушки, дальше уже действуют они. Это и аккуратно, и правильно, а ножи — ф-фу! .

Верблюд уже давно раскачивал шею сильнее обыкновенного, явно желая вставить словечко в разговор. Наконец он прочистил глотку и возбуждённо заговорил:

— Я, я — тоже немного сражался, но никогда не бегал и не лазал при этом.

— Угу, — кивнул Билли, — раз уж ты сам заговорил об этом, так знай: ты и не похож на того, кто хорошо бегает или лазает. Так как же это было, расскажи, старина.

— Было, как надо, — продолжил верблюд. — Мы все уселись…

— О господи, — выдохнул конь. — Уселись!

— Уселись, нас было сто, получился большой квадрат, перед ним люди навалили тюки, сёдла и каджавахи (вьюки), а потом они через нас — да–да! — стреляли из квадрата наружу.

— Кто стрелял? — спросил конь. — Кто попало стрелял? В манеже нас учат ложиться и чтобы хозяева стреляли, лёжа за нашими спинами, но Дик Канлиф — единственный, кому я это позволю. Когда так делают, меня щекочет подпруга, и потом, с пригнутой к земле головой мне ничего не видно.

— Какая разница, кто стрелял? — возразил верблюд. — Там было много людей, много верблюдов, всё застилал дым, но я не пугался, а был абсолютно спокоен.

— Так–то оно так, — сказал Билли, — но вот теперь вам снятся скверные сны, и по ночам вы не даёте покоя никому в лагере. Ну–ну! Прежде чем я лягу (я уже не говорю про то, чтобы сесть!) и дам человеку палить через меня, мои копыта кое о чём перемолвятся с его черепом. Слыхано ли что–нибудь кошмарнее?

Последовало долгое молчание, потом один из волов поднял тяжёлую голову и заговорил:

— Всё это вздор. Никто из вас воевать не умеет.

— Ого! — сказал Билли. — Давай, давай, не обращай на меня внимания. Вы, ребята, верно, сражаетесь, стоя на хвостах?

— Из вас никто воевать не умеет, — повторили оба разом. (Они, видимо, были близнецами.) — Воюют так: когда Два Хвоста затрубит, впрягают нас, все двадцать упряжек, в постромки большой пушки.

— Для чего Два Хвоста трубит? — спросил молодой мул.

— Чтобы сообщить, что ближе к дымкам на той стороне не подойдёт. Два Хвоста — трус. Тогда мы — хей-я! хул–ла! хейяа! хул–ла! — налегаем и тянем пушку вперёд. Мы не лазаем, как коты, и не носимся, как телята. Мы идём двадцатью упряжками через равнину, пока нас не отпрягут. Там мы пасёмся, а большие пушки ведут тем временем большой разговор с глиняными стенами какого–то города. Стены рушатся, и пыль поднимается такая, будто большое стадо идёт домой с пастбища.

— Ох, — ужаснулся молодой мул, — а вы при этом пасётесь?!

— При этом и при любом другом. Поесть никогда не мешает. Мы пасёмся, потом нас впрягают, и мы оттаскиваем пушки туда, где нас опять ждёт Два Хвоста. Иногда нашим пушкам отвечают большие пушки из города. Иногда кого–нибудь убивает, тогда другим достаётся больше травы. Это судьба и только судьба, но всё равно Два Хвоста — большой трус. Вот так надо сражаться! Мы — братья из Хапура. Нашим отцом был священный бык Шивы. Мы высказались.

— Н-да, — проговорил конь. — Кое–что новое я сегодня узнал. Джентльмены из горной артиллерии! Хочется ли вам есть, когда в вас бьют из больших пушек, а сзади трубит Два Хвоста?

— Не больше, чем садиться, чтоб через нас стреляли, или бегать среди ножей. В жизни такого вздора не слыхивал. Горный хребет, хорошо уложенный груз, ведущий, которому ты доверяешь, — и я в полной боевой готовности от холки и до копыт, но всё остальное — нет!

И Билли решительно топнул копытом.

— Ещё бы, — фыркнул конь, — каждому, конечно, своё, и твоей родне по отцовской линии кое–чего нипочём не понять.

— Оставь моего отца! — Билли, как и любой мул, терпеть не мог напоминаний о том, что он — сын осла. — Мой отец родом был с Юга и при случае мог повалить, искусать, залягать любую встречную лошадь. Не забывай об этом, каурый Брамби!

Брамби — это дикая, необъезженная лошадь. Представьте гордого собой рысака, которого пристяжная кобыла назвала бы полукровкой, и вы поймёте, как вскипел конь. Я видел, как в темноте сверкнули белки его глаз.

— Слушай, что я скажу тебе, отродье малагского осла, — прошипел он сквозь зубы. — Я происхожу по матери от Карбина, победителя Мельбурнского кубка, и у себя на родине мы не даём спуску свиноголовым мулам из пуляющей горохом кукольной артиллерии. Ты готов?

— Вставай на дыбы! — завизжал Билли. Не сводя глаз друг с друга, они попятились, и я уже приготовился увидеть яростную драку, но справа из темноты раздался трубный булькающий голос:

— В чем дело, ребятки? Из–за чего вы поссорились?

Конь и мул опустились с неприязненным фырканьем. Ни мул, ни лошадь терпеть не могут слоновьего голоса.