Книга джунглей. Вторая книга джунглей - Страница 89

Тут в хижину вошёл ангекок, местный шаман, и Котуко ещё раз рассказал всё с самого начала — и от повторения его история только выиграла.

— Торнаит (духи камней) знают, куда вести. Иди за ними и добудь для нас еды, — решил шаман.

Девочка-северянка, которая жила в доме Кадлу, все последние дни лежала у очага. Она совсем мало ела, а говорила и того меньше. Но когда на другое утро родители снарядили для Котуко небольшие сани и погрузили в них его охотничью снасть, а в придачу столько мороженого мяса и жира, сколько могли уделить из своих скудных запасов, девочка вышла из хижины и храбро взялась за лямку саней.

— Твой дом — мой дом, — объявила она, шагая плечом к плечу с Котуко в непроглядной тьме полярной ночи, а сани на полозьях из мороженой кости скрипели и подпрыгивали позади.

— Мой дом — твой дом, — согласился Котуко, — но я думаю, что мы оба попадём к Седне.

Седна в инуитских поверьях — владычица преисподней; считается, что каждый человек после смерти ровно год обязан пробыть в её страшном подземном царстве: только тогда он попадёт в Квадлипармиут — Блаженный Край, где не бывает морозов и где самые жирные олени прибегают к вам по первому зову.

Жители посёлка кричали друг другу:

— Духи камней говорили с Котуко. Они покажут ему чистый лёд. Он привезёт нам большого тюленя!

Голоса ещё долго раздавались им вслед, но мало-помалу затихли, и Котуко с северянкой остались одни в холодной тёмной пустоте. Они дружно тянули тяжёлые сани или, напрягая все силы, перетаскивали их через бугры и впадины, и шаг за шагом продвигались в сторону Северного Ледовитого океана. Котуко уверял, что его новообретенная покровительница, торнак, велела ему идти на север; туда они и шли, а им указывали звёзды — Туктукджунг, Созвездие Северных Оленей, то самое, что мы зовём Большой Медведицей. Ни один европеец не смог бы проделать пяти миль в сутки по этому скоплению глыб и острых, как нож, обледенелых сугробов; но Котуко и его спутница умели с поразительной точностью, одним движением руки, обвести сани вокруг тороса, одним рывком перенести их через трещину во льду и знали, как одним-двумя рассчитанными ударами копья проложить дорогу сквозь ледяной затор, если другого способа продвинуться вперёд уже не оставалось. Девочка шла молча, упрямо наклонив голову, так что росомашья шерсть, которой был оторочен капюшон, наполовину закрывала её смуглое скуластое лицо. Небо над ними было как чёрный бархат, и только ближе к горизонту виднелись полосы багрянца — там светились, точно уличные фонари, большие звезды. Время от времени по высокому, пустому небосводу прокатывалась зеленоватая волна полярного сияния, вздуваясь и опадая, как флаг на ветру; или из темноты в темноту проносился одинокий метеор, оставляя за собой снопы огненных искр. В такие мгновения вздыбленная, изборождённая поверхность льда преображалась и расцвечивалась самыми невероятными оттенками — красным, медно-жёлтым, голубым; но в остальное время, при свете одних только далёких звёзд, все вокруг казалось сплошной окаменелой серой массой. Как вы помните, во время сентябрьских штормов лёд у берега был весь разбит и искорёжен, и теперь пейзаж напоминал застывшее землетрясение. Везде зияли выбоины, расщелины и даже целые провалы величиной с хороший каменный карьер; повсюду громоздились исполинские торосы и глыбы помельче, примёрзшие к некогда ровному ледяному полю; там и сям темнели вкрапления прошлогоднего льда, занесённого сюда осенней бурей; и на каждом шагу путников подстерегали то ледяные валуны, то острые, зазубренные гребни, то овраги, хотя и неглубокие — всего футов пять-шесть, — но зато невероятной протяжённости, до трёх и даже четырёх десятков акров. Торосы попадались самой причудливой формы: иные на расстоянии легко было принять за тюленя, моржа, за перевёрнутые сани, или за кучку заблудившихся охотников, или, наконец, за наводящий ужас Дух Белого Медведя о десяти ногах; и чудилось, что все эти видения вот-вот оживут, — а между тем вокруг царило полное безмолвие: ни звука, ни намёка на звук. И в этом безмолвии, в этом безлюдье, где только изредка вспыхивали сполохи, две жалкие людские фигурки, которые ползли вперёд, таща за собою сани, казались частью кошмарного сна — так можно представить себе конец света на краю света.

Когда идти больше не было сил, Котуко складывал из обломков льда временное укрытие, куда дети забирались, свернувшись и прижавшись друг к другу, и пытались с помощью походного светильника разморозить себе по кусочку тюленины. Подкрепившись и поспав, они опять пускались в путь и за сутки проделывали порою до тридцати миль, чтобы продвинуться к северу на каких-нибудь пять. Девочка почти всё время молчала, а Котуко или что-то бормотал себе под нос, или вдруг затягивал песню — он много их выучил в Песенном Доме; правда, песни были по большей части совершенно неуместные — летние, те, что поются во время ловли лосося или охоты на оленя. Иногда ни с того ни с сего Котуко объявлял, что слышит голос торнак, которая им недовольна; и тогда он срывался с места, как бешеный взбегал на сугроб и начинал размахивать руками и что-то угрожающе выкрикивать. По правде говоря, Котуко был на грани умопомешательства, но северянка верила, что дух камня ведёт его куда нужно и что в конце концов всё будет хорошо. Поэтому она ничуть не удивилась, когда на исходе четвёртых суток Котуко с горящими глазами сообщил ей, что торнак идёт за ними по пятам в обличье двухголовой собаки. Девочка взглянула туда, куда указывал Котуко, и ей тоже показалось, будто среди торосов что-то промелькнуло и исчезло. Это таинственное Нечто не имело ни малейшего сходства с человеком, но всем известно, что духи камней любят являться в образе какого-нибудь зверя — медведя, тюленя и так далее.