Книга джунглей. Вторая книга джунглей - Страница 84

К оглавлению

84

— Добрая охота, право! Одна добыча следует за другой! — сказала Багира.

«Яблоко Смерти» — так называется в джунглях дурман, самый сильный яд во всей Индии.

— Что же будет дальше? — сказала пантера. — Неужели и мы с тобой умертвим друг друга из-за этого красноглазого убийцы?

— Разве эта тварь умеет говорить? — спросил Маугли шёпотом. — Что плохого я ей сделал, когда выбросил? Нам двоим она не повредит, потому что мы не гонимся за ней. Если её оставить здесь, она, конечно, станет убивать людей одного за другим так же быстро, как падают орехи в бурю. Я не хочу, чтобы люди умирали по шестеро в ночь.

— Что за беда? Это же только люди. Они сами убивали друг друга — и были очень довольны, разве не так? — сказала Багира.

— Но всё-таки они ещё щенки, а щенок готов утопиться, лишь бы укусить луну в воде. Я виноват, — сказал Маугли, — говоря так, как будто знаю все на свете. Никогда больше не принесу в джунгли то, чего не знаю, хотя бы оно было красиво, как цветок. Это, — он быстрым движением схватил анкас, — отправится обратно к Прародительнице Кобр. Но сначала нам надо выспаться, а мы не можем лечь рядом с этими спящими. Кроме того, нам нужно зарыть эту тварь, чтобы она не убежала и не убила ещё шестерых. Вырой яму вон под тем деревом.

— Но, Маленький Брат, — сказала Багира, подходя к дереву, — говорю тебе, что кровопийца не виноват. Всё дело в людях.

— Это всё равно, — сказал Маугли. — Вырой яму поглубже. Когда мы выспимся, я возьму его и отнесу обратно.

На третью ночь, когда белая кобра сидела, горюя, во мраке подземелья, пристыженная, обобранная и одинокая, бирюзовый анкас влетел в пролом стены и зазвенел, ударившись о золотые монеты, устилавшие пол.

— Мать Кобр, — сказал Маугли (из осторожности он оставался по ту сторону стены), — добудь себе молодую, полную яда змею твоего племени, чтобы она помогала тебе стеречь княжеские сокровища и чтобы ни один человек больше не вышел отсюда живым.

— Ах-ха! Значит, он вернулся. Я говорила, что это смерть! Как же вышло, что ты ещё жив? — прошелестела старая кобра, любовно обвиваясь вокруг ручки анкаса.

— Клянусь буйволом, который выкупил меня, я и сам не знаю! Эта тварь убила шестерых за одну ночь. Не выпускай её больше!

Песня маленького охотника


Прежде, чем павлин проснётся и мартышки закричат,
И расправят крылья коршуны для взмаха,
В джунглях промелькнёт беззвучно чья-то тень и чей-то взгляд.
Знай, малыш-охотник, это поступь страха!


Незаметно по траве чей-то дух скользит в листве,
Цепко смотрит, шепчет, движется незримо,
И по лбу стекает пот — это рядом он идёт.
Знай охотник, это страх проходит мимо!


Прежде, чем проступят горы, озарённые луной,
В час, когда по тропкам влажный сумрак льётся,
Кто-то прямо за спиной шелестит во тьме ночной.
Знай, малыш-охотник, это страх крадётся!


На колени! И стрелу ты в насмешливую мглу
Посылай, и в пустоту метай копьё;
Но руку опустил стрелок, кровь отхлынула от щёк.
Знай охотник, это страх проник в неё!


Если ураган ломает сосны, словно ствол их тонок
Как травинка, и потом по полю мчит,
Голос есть, перекрывает он раскатов грома гонг:
Знай малыш, что это страх в тебе кричит!


Молний свет под рёв и свист освещает каждый лист,
И валун огромный пляшет на волнах,
У тебя в груди все спёрло, сердце прыгает, и горло
Пересохло. Знай, охотник — это страх!

КВИКВЕРН
(перевод И. Комаровой)


Те, кто живёт у Восточных Льдов, безвольны, как талый снег;
За сахар и кофе сделают всё, что белый велит человек.


А те, кто живёт у Западных Льдов, бранятся, воруют, лгут;
Заезжим купцам продают меха — и душу свою продают.


А те, кто кочуют у Южных Льдов, подачек ждут без стыда;
Там женщины в бусах и лентах цветных, а в юртах мрак и нужда.


Но есть ещё жители Древних Льдов — к ним белым заказан ход;
Из рога нарвала копья у них — и это охотничий род!

— У него уже открылись глаза. Смотри!

— Положи его обратно в шкуру. Сильная вырастет собака. На четвертом месяце мы дадим ему имя.

— В честь кого? — спросила Аморак.

Кадлу обвёл глазами своё жилище — снеговую хижину, стены и потолок которой были обтянуты тюленьими шкурами, — и задержал взгляд на четырнадцатилетнем Котуко. Мальчик сидел на нарах, по ночам служивших постелью, и вырезал из моржовой кости пуговицу.

— Назови его в мою честь, — усмехнувшись, сказал Котуко. — Он скоро мне пригодится.

Кадлу улыбнулся в ответ, так что глаза его превратились в едва заметные щелочки — до того толстые у него были щеки, — и кивнул головой своей жене Аморак. Обычно злобная мамаша щенка жалобно заскулила, видя, что ей никак не добраться до своего детёныша, который копошился в меховом мешке, подвешенном для тепла прямо над горящим очагом — продолговатой каменной плошкой, налитой тюленьим жиром. Котуко вернулся к своему занятию, а Кадлу бросил моток собачьей упряжи в каморку, пристроенную к стене хины, стащил с себя тяжёлую охотничью одежду из оленьих шкур, положил её для просушки в сетку из китового уса, укреплённую над вторым очагом, и, усевшись рядом с Котуко, принялся строгать мёрзлый кусок тюленины в ожидании, пока Аморак подаст обычный обед — вареное мясо и кровяную похлёбку. Ранним утром он ушёл на охоту за восемь миль от посёлка и только недавно вернулся с хорошей добычей — тремя крупными ленями. Из низкого снегового лаза-коридора, через который попадали внутрь хижины, доносился визг и лязганье зубов: это собаки, освобождённые от упряжи, дрались за место потеплее.

84